Успех концерта был предопределен: каждый приезд музыканта на малую родину — праздник для публики. Но отдельным подарком стал показ документального фильма Евгения Ховаева «Конкурс». Картина рассказывает о фортепианных баталиях, победителем из которых вышел Дмитрий Маслеев. Если кто-то представляет себе соревнование академических исполнителей, как беседу эстетов, то кино его удивит. Конкурс Чайковского (меломаны зовут его «чайником») отнюдь не заседание джентльменского клуба. Не даром еще в июне 2015-го, сразу после оглашения результатов первого тура, зрители окрестили состязание пианистов «побоищем». Именно конкурс пианистов (а соревновались так же виолончелисты, скрипачи и вокалисты) притягивал всеобщее внимание — подобного по накалу страстей, количеству ярких исполнителей, остроте конкуренции музыкальный мир не видел давно.
Фильм Евгения Ховаева не столько о музыке, сколько о музыкантах. Вслед за Феллини, одним из первых в искусстве «догадавшимся», что на инструментах играют люди, молодой московский документалист пошел по пути раскрытия личности музыканта. Но если «Репетиция оркестра» Феллини — художественное кино, то «Конкурс» представляет собой «снимок» конкретного исторического события. Режиссер работал с благодатным материалом. Четверо героев — американец Джордж Ли, француз Люка Дебарг, россиянин Дмитрий Маслеев и литовец Лукас Генюшас — молоды и влюблены в музыку. У каждого из них свой путь в искусстве, своя сверхзадача, свои отношения со сценой. Фильм буквально кричит: в искусстве не бывает готовых ответов, талант не дается обладателю строго определенного набора качеств, зато каждый музыкант имеет власть менять уже существующие представления о музыке.
Премьера состоялась в Москве в мае этого года. Режиссер Евгений Ховаев приехал и на показ в Улан-Удэ. Выяснилось, что изначально в объектив документалистов попало пятеро участников. Режиссер выбрал их еще до первого тура, сообразуясь исключительно с собственными музыкальными вкусами. На удивленный вопрос «как получилось, что из отобранной для съемок пятерки четверо заняли пьедестал и подступы к нему» (четвертым стал Дебарг, первым — Маслеев, Генюшас и Ли поделили вторую премию), Евгений Ховаев лишь улыбается: «Интуиция не подвела». Правда признается, что сам ставил на Генюшаса, а Маслеев вошел в число героев ленты в последний момент. Пятый герой — американец Рид Тецлофф — не захотел сниматься после того, как не прошел в третий тур.
Режиссер рассказал, что впервые приехал в Бурятию год назад — на съемки заключительных эпизодов фильма. Случайность ли, расчет или интуиция, но именно эти кадры — пианист на фоне типичного для Бурятии пейзажа — стали ключом к «феномену Маслеева». Его сдержанная до суровости игра, к которой так подходит слово «сухая», — это сухой воздух Бурятии, сухая почва, сухие скалы и песок. Эмоциональный жар и холод его интерпретаций бескомпромиссные, хлёсткие, как континентальный климат. Хлынувшая из второй сонаты Прокофьева и «Пляски смерти» Листа звуковая мощь сопоставима с мощью Байкала. Длинное свободное дыхание, размах рождены в привычке к огромным пространствам. Отсюда умение сохранять концентрацию на протяжении всего марафона, способность не растерять, донести до финала каждую крупицу.
Но, пожалуй, главное качество Дмитрия Маслеева как пианиста —безупречное чувство формы. Это проявляется в способности вести повествование с первой до последней ноты и даже чуть дальше, в тишину. Без смысловых «дыр» и «общих мест», в жестком подчинении одному замыслу, самому главному, что выделяет для себя исполнитель в любом произведении. Талант выстраивать программу концерта — это тоже чувство формы. Насколько свободно нужно жонглировать смыслами, чтобы поставить в одно отделение Скарлатти, Бетховена и Прокофьева, «закусить» Рахманиновым и Листом, не считая минуты, не придерживаясь хронологии, стилевого единства и прочих формальных критериев, которые становятся решающими при выстраивании девяноста процентов концертных программ! Весь этот маслеевский «винегрет» суть одно высказывание. Начавшись сдержанной, полной какого-то сельского дворянского очарования классицистской эстетикой его музыкальная мысль совершенно естественным образом набирает обороты, обостряется и расширяется. Невозможно поверить, но Прокофьев звучит как продолжение Бетховена, а Рахманинов (после антракта!) — как продолжение Прокофьева. Даже бисы здесь не «десерт» и не «сбоку бантик». Они такие же полноправные сюжетные узлы этой программы — программы, заставляющей отслеживать каждый поворот словно мяч в захватывающем матче.
